— 15 —
«Абсолютно нелогичная и явно бессмысленная с точки зрения Высшего Разума человеческая жизнь, тем не менее, полна парадоксов.
Порой даже самые страшные потрясения — война, лишение свободы или смерть близкого человека — причиняя нам невообразимые страдание и боль, всё же не делают нас другими. Обуглившись или, наоборот, закалившись, та или иная личность способна оставаться целостной и неизменной вопреки любым, казалось бы, самым невероятным обстоятельствам.
И в то же время зачастую всего одного слова или фразы бывает достаточно, чтобы в мгновение ока разрушить чью-то безупречную, выстроенную годами систему координат, заставить индивида внутренне умереть и возродиться заново, но уже с совершенно иной индивидуальностью».
— У вас случайно нет чего-нибудь покрепче чая? — бесцветным, чуть хриплым голосом произнес Олег, оцепенело сидя в кресле и не отрывая взгляд от пола. — И лучше, если это будет не спиртное…
— Догадываюсь, о чем ты, — усмехнулся Честов. — Но ещё один «Эр-Же-Аш» может тебя убить.
— Убить? А знаете, было бы неплохо. «Внутренне умереть и возродиться заново, но уже с совершенно иной индивидуальностью», — афоризм бывшего шефа всплыл из глубин подсознания Олега именно тогда, когда хаос и дезориентация в его разуме достигли своего апогея. Он поднял глаза и посмотрел на собеседника.
— Но если планета мертва, то где сейчас находимся мы? В Чистилище?
— Можно сказать и так, — Честов наполнил один из стаканов бледно-розовой прозрачной жидкостью и протянул Олегу. — Выпей, это должно тебя взбодрить. «Пуэрториканский бальзам», почти не синтетика…
И он снова отвернулся к окну.
— Саутрэй. Или, если по-русски — Южный Луч. Так называется это место, — глухо заговорил Честов, глядя на океан. — Здесь живут все те, кто уцелел после Судного Дня. Немногим более ста человек. Теперь вот еще и ты…
Он помолчал.
— Всего Лучей три: Северный, Западный и Южный. Три искусственных острова в Атлантическом океане, они образуют вершины воображаемого треугольника, в центре которого находится четвертый, самый главный остров — великий Кронос. Когда-то всё это называлось Храмом Всемирной Науки, но мир, уничтоженный «Ленивым Мотыльком», больше не нуждается в науке. Теперь это мир мёртвых.
— Ленивым мотыльком, — отрешенно повторил Олег. — А я всегда считал, что это будет метеорит…
— Сейчас 2092 год от Рождества Христова, — продолжал Честов, никак не реагируя на его слова. — Закат человеческой цивилизации. Эра Атлантис.
* * *
— Восемнадцать лет назад, десятого июня — я хорошо помню тот день — весь мир облетела радостная весть о новом сенсационном открытии. Японские молекулярные генетики вывели уникальный — абсолютно безопасный, но при этом чрезвычайно устойчивый микроорганизм, способный, как и растение, питаться углекислотой. Предполагалось, что с его помощью можно очень эффективно бороться с загрязнением воздуха — размножающийся прямо в атмосфере и мгновенно разносящийся ветрами по огромным территориям «зеленый доктор» в считанные часы превратит задыхающиеся в собственном смраде мегаполисы в кислородные курорты.
И действительно, первые же опыты дали прекрасные результаты. Доведенное до отчаяния почти двухмиллиардное население Единой Европы обрело надежду: воздух в переполненных городах вновь стал бесплатен и пригоден для дыхания. В многослойных «спейстаунах» Юго-Восточной Азии приостановили возведение защитных куполов и сателлитов. В Америке всерьез задумались о возвращении в разрушенные «белыми иезуитами» Нью-Йорк и Бостон. «Сегодня нам вернули воздух, завтра вернут воду и солнце», — говорили люди.
А потом… Потом начался мор.
Сейчас уже не узнать, что явилось причиной пандемии: естественная мутация, неудачный эксперимент или чья-то злая воля. Да это и не важно… Смертельный — «пористый» микровирус, получивший имя «Ленивый Мотылек», вырвался на свободу и, многократно усилившись неожиданным симбиозом с «зеленым доктором», начал стремительно распространяться по планете.
Вдохнув хоть каплю зараженного воздуха, человек уже через считанные часы сам становился носителем «пористого убийцы», выделяя его при дыхании. Особая опасность «Мотылька» заключалась в почти полном отсутствии симптомов в течении первых суток после начала болезни. Лишь слегка краснели глаза и опухали веки… На вторые сутки вирус резко активизировался — мгновенно поражалась вся дыхательная система больного, и он погибал.
— Неорганические антидоты? — полувопросительно произнес Олег. — Вакцины?
— Да какие вакцины! События развивались слишком быстро. В условиях глубокой экономической депрессии, непрерывных внутренних и внешних войн, энергетического кризиса и ужасающей нищеты населения, правительства не только не могли что-либо противопоставить болезни, но даже не успевали донести до граждан минимальную информацию о ней.
Почти одновременно эпидемия вспыхнула в Штатах и Европе, затем перекинулась на Ближний Восток, Россию, Китай… Первые две недели, пока ещё работали биосети и телевидение, можно было видеть, что творится на инфицированных территориях: массовые беспорядки, погромы, разгул преступности. Власти утратили контроль практически сразу: полиция и армия оказались не более защищенными от «Мотылька», чем гражданское население. Повсюду начались страшные пожары. Огромные мегаполисы выгорали за считанные часы, огонь распространялся на промышленные зоны и лесопарки, чудом бежавшие из городов люди превращались в одичавших от ужаса убийц и мародеров и, сбиваясь в шайки, разоряли опустевшие фермы — умирающие грабили мертвых.
Резко участились террористические атаки на стратегические и ядерные арсеналы. Стали появляться панические слухи о захвате экстремистами оружия массового поражения, однако до «атомного дождя» так не дошло — безумцев опередил «Ленивый Мотылек».
Через два месяца всё было кончено.
Планета Земля превратилась в обугленное кладбище — недолговечный, но весьма выразительный памятник «хомо сапиенс»: мертвые города, выжженные леса, отравленная природа… И тридцать семь миллиардов разлагающихся трупов.
— От ваших оборотов речи у меня мороз по коже, — хмуро признался Олег. — Представляю, что творилось тогда в Москве…
— Какое-то время спутники ещё фиксировали слабую активность в Центральной Африке и Западной Австралии, но вскоре жизнь прекратилась и там, — Алексей отвернулся от окна и заходил по залу. — Примерно через месяц угасли последние электрические огни на военных объектах и в нетронутых пожарами крупных городах. Затем, в течение полугода то тут, то там на земной карте спутникового сканирования появлялись и исчезали крошечные светящиеся точки — прощальные «живые тени» ушедшей цивилизации.
— Люди?
— Да. Крайне немногочисленные группы людей, рано или поздно выбирающихся на поверхность — хозяева и обслуга правительственных бункеров, экипажи подводных лодок, обитатели глубоких катакомб и тому подобные. Шансов у них практически не было: человеку нужен воздух, а фильтры и противогазы — неважная защита от модифицированной чуть ли не на молекулярном уровне атмосферы…
— Откуда у вас доступ к спутникам? — почти равнодушно спросил Олег, разглядывая на свет пустой стакан. — Кто-то потерял «чемоданчик» с ключами?
— Правильнее будет сказать: выронил, умирая, — мрачно кивнул Честов, продолжая расхаживать по комнате. — Много лет назад здесь, на островах, был создан уникальный научно-исследовательский комплекс, который назывался Храмом Всемирной Науки или, как окрестили его сотрудники — платформа Атлантис. Кроме своего подводного сегмента «Дипкапс», расположенного фактически на океанском дне, платформа имеет весьма обширную территорию и на суше, где, кстати, мы с тобой сейчас и находимся…
Поскольку Кронос являлся, помимо прочего, еще и столицей Гуманитарного Альянса, то все данные, поступающие с национальных спутников, дублировались на мониторы здешних научных лабораторий и космопорта, включая биосети всех трех Лучей архипелага. В настоящий момент больше половины орбитальных сателлитов уже недоступны: одни вышли из строя, с другими утеряна связь, однако некоторые из них, особенно последнего поколения, мы до сих пор можем контролировать.
— Неужели больше нигде в мире не сохранилась жизнь? — опустошенно проговорил Олег. — Я слышал, в бомбоубежище можно пережить даже ядерную зиму, а ведь это — десятки лет…
— Думаю, вряд ли, — покачал головой Честов. — Во всяком случае, мне об этом ничего не известно. Все оставшиеся на орбите спутники настроены на потоковое сканирование и поиск любого источника искусственного света, а также — любой аномальной активности. Информация традиционно анализируется «Стэлларком» — это электронный мозг Южного Луча… Хотя, если честно, я уже давно не уверен, стоит ли продолжать это делать: за все эти годы мы не обнаружили ни малейших следов человеческой деятельности.
— Но ведь сейчас, насколько я понимаю, мировая атмосфера абсолютно безопасна?
— Да, конечно. В этом нет никаких сомнений. Кроме информации со спутников, какое-то время сюда поступали подробные отчеты с уцелевших орбитальных метеостанций, содержащие данные о состоянии «индикатора Войтса» — параметра, по которому определяется степень зараженности воздуха «пористым» вирусом. Уже по прошествии года смертельные микроорганизмы мутировали настолько, что перестали представлять какую-либо угрозу для человека.
— И тем не менее…
— И тем не менее, планета мертва. Видимо, одного года оказалось вполне достаточно, чтобы не только срубить древо земной цивилизации, но и тщательно выжечь его корни. И в этом я вижу великий смысл Судного Дня…
Алексей остановился и замолчал.
— У вас сейчас те же интонации, что и у Генерального Секретаря, — невесело усмехнулся Олег. — Наверное, в прошлой жизни вы были политиком или как минимум известным телеведущим?
— Увы, нет, — вздохнул Честов. — Я работал в «идэн-хоспитэл», простым санитаром. А вот в последние годы мне действительно приходилось ораторствовать…
— В таком случае, я, пожалуй, всё-таки злоупотреблю вашим гостеприимством и задам один не очень вежливый, но крайне важный для меня вопрос.
Олег с трудом поднялся из кресла и медленно приблизился к замершему в центре комнаты Честову.
— Если погибли все. И никому не удалось спастись. Скажите мне, Алексей… Почему живы вы?
* * *
— «Ни серебро их, ни золото их не может спасти их в день гнева Господа, и огнем ревности Его пожрана будет вся эта земля, ибо истребление, и притом внезапное, совершит Он над всеми жителями земли"**.
От гнева Его не укроешься нигде, даже в самом глубоком бункере. Яд, который человек — не Бог! — создал своими руками и рассеял в воздухе, без труда проникает сквозь многослойные стриммеры абсорбции и не боится молекулярных фильтров…
Ты спрашиваешь — почему жив я?
Честов говорил уже не просто эмоционально, а с неким внутренним жаром: прозвучавший вопрос явно волновал его не только не меньше, а возможно и гораздо больше, чем собеседника.
— Сколько раз за все эти годы я спрашивал себя об этом же самом, — он вновь принялся ходить между кресел. — Ведь я не гений, не праведник и не бесстрашный герой. Но кто из живых может постигнуть замысел Божий?
Алексей остановился и в который раз посмотрел на небо сквозь прозрачную панораму гигантского окна.
— Иногда мне кажется, что длань Всевышнего коснулась меня случайно, ибо в силах Его сделать всякого посланником своим. А порой… Порой, когда я смотрю на них, и говорю с ними, — Честов сделал неопределенный жест, указывающий наружу, — то начинаю верить, что именно ради них, детей своих, и был выбран я. И не в жертву принесен я был огню Его, а пастырем назначен — именем Господа Бога и спасителя нашего Иисуса Христа…
Он замолчал.
— У вас был иммунитет? — предположил Олег. — Я читал про людей с уникальным кодом ДНК…
— Иммунитет?
Некоторое время Честов стоял замерев, безмолвно глядя прямо перед собой, словно в который раз переживая прошлое. Он уже не казался Олегу похожим на отставного солдата или тренера. Скорее, так мог выглядеть внешне благополучный, но на деле безнадежно больной человек, сектант-отшельник, приговоренный своими собратьями к изгнанию и одиночеству.
— Мой ДНК ничем не примечателен, — глухо проговорил он, — а счастливчики с абсолютным иммунитетом существуют только в старинных сенсорных видеосказках. Отбросив религиозный пафос, который помогает мне бороться с чувством обреченности, я вынужден признать: мне и моим детям просто выпал счастливый билет. Один шанс из миллиарда. Хотя далеко не факт, что такой «билет» можно считать счастливым…
Не в силах больше продолжать стоять, Олег вновь опустился в кресло, но уже другое — деревянное и узкое, установленное почти в самом центре необычной комнаты.
— Так это действительно — ваши дети? Юноша, что привел меня сюда, называл вас отцом…
— Да, я и есть их отец. Двадцать девять мальчиков и тридцать девять девочек. Оля, Денис, Рустам, Ника-Вероника… Все они стали моими детьми, когда в один из последних дней мира сего поднялись вслед за мной на борт Великого Ковчега.